Конечно же, мать не могла притязать на его уважение, а отец на любовь.

Леото относился к писательскому ремеслу очень серьезно, этой профессии посвящены многие страницы его дневника. По его мнению, лучше всего он писал, отдаваясь течению мысли – видимо, речь о том, что мы называем вдохновением. Когда он трудился, записывая уже обдуманное, выходило, по его мнению, скучно и безжизненно. А Леото в первую очередь стремился быть естественным. Найдя в «Le Petit Ami» грамматическую ошибку, он не спешил ее исправить, поскольку допускать ошибки естественно. Он считал, что лучшее слово – то, которое сразу пришло в голову, и даже не пользовался словарем. В этом, как ни странно, с ним был солидарен Чехов. Писатели, полагал Леото, используют слишком много слов, и пиши они меньше, результат был бы лучше. Ему не хватало терпения должным образом выстроить фразу. По его мнению, если человек сказал то, что хотел, значит, фраза выстроена верно. Леото не любил поэтическую прозу, не любил и прозаическую поэзию. Не любил цветистости и витиеватости. Остерегался метафор и сравнений. Он желал писать кратко, ярко, лаконично. Мысли верные, и все мы писали бы лучше, помни мы о подобных принципах.

Были у Леото и предрассудки. Он терпеть не мог Флобера, считал его стиль искусственным и нудным и даже опрометчиво заявил, что так писать может всякий, кому не лень. Согласно одному из его любимых изречений, стиль должен быть таков, чтобы писателя узнавали по одной странице. Это, конечно, неплохо, но у Леото, видимо, само собой подразумевается, что стиль в этом случае непременно хорош. К сожалению, одно из другого не вытекает. Каждому, кто читал романы Джорджа Мередита – а в конце девятнадцатого века его боготворила вся считавшая себя культурной молодежь, – достаточно страницы, чтобы определить его авторство. И теперь именно причудливый, изломанный, хаотический стиль сильно затрудняет чтение Мередита, несмотря на все его великие достоинства.

Леото никогда не уезжал из Франции и редко – из Парижа. Он любил его улицы, магазины, каждый угол на Монмартре был ему родным, как и в левобережном районе, где церковь Сен-Сюльпис и Пантеон. В 1911 году он переехал жить в пригород.

Леото, этот жесткий, эгоистичный, язвительный человек, страстно любил животных. Вид тощей клячи, запряженной в тяжелую повозку, расстраивал его до такой степени, что ни о чем другом он уже думать не мог. Когда он видел на улицах кошек и собак, чьи хозяева уехали на выходные, бросив животных на произвол судьбы, у него сжималось сердце. Встретив бродячего пса, Леото шел в лавку и брал на четыре су мяса, кормил, а потом пытался его куда-нибудь пристроить. Каждый вечер он покупал в мясной лавке фарша для бездомных кошек, бродивших в Люксембургском саду. А ведь Поль был страшно беден, ему приходилось на всем экономить, и денег все равно едва хватало на еду. Как-то раз он встретил пса, буквально подыхавшего от голода. В кармане у Поля был сэкономленный со вчерашнего дня франк – на еду… Он купил несчастной псине мяса, а сам в тот день (как и во многие другие) сидел на хлебе с сыром.

Был у Леото и собственный кот по имени Буль, в котором и сам он, и Бланш души не чаяли. Судя по их постоянным сварам, только любовь к коту и удерживала их вместе. Потом Буль умер, и Леото подобрал где-то пса и очень к нему привязался. Назвал он его Амис. Когда в очередной раз наступило время переезжать на другую квартиру, Поль ради своего питомца стал искать жилье на первом этаже – чтобы удобнее было выпускать того на улицу. Однако все консьержи твердили, что собак держать не полагается, и Леото решил поселиться за городом. Он отыскал небольшой домик с садиком в Фонтене-оксроз – пригороде Парижа – и прожил там все оставшиеся годы.

Не знаю, переехала ли вместе с ним Бланш. В одной из статей – я уже упоминал, что иногда Леото писал о чем угодно, только не о рецензируемой пьесе, – он упомянул о женщине, вероятно, как раз о Бланш, которая ушла от него ради богатого любовника, потом вернулась, потом снова ушла и опять вернулась, но теперь он ее не принял. Леото писал, что, даже разлюбив женщину, злишься и ревнуешь, если она уходит к другому.

Переехав за город, Леото получил возможность подбирать всех бродячих кошек и собак. Нередко у него набиралось до тридцати животных. Это сильно осложняло ему жизнь. Утром он на поезде отправлялся в Париж, чтобы в половине десятого быть в редакции «Меркюр де Франс». В шесть, закончив работу, спешил на поезд до Фонтене. Дома кормил животных. Два-три раза в неделю ему приходилось ехать в Париж второй раз – смотреть пьесы, и домой он попадал за полночь. Время от времени он нанимал какую-нибудь женщину в возрасте – прибираться и готовить, но служанки рано или поздно начинали строить ему глазки, а поскольку он на их заигрывания не отвечал, злились и уходили. В одиночестве Леото чувствовал себя лучше. С делами он справлялся, в быту был непривередлив. Ел все подряд, спиртного не пил, лишь изредка вино. Единственная роскошь, которую он себе позволял, – чай.

Шли годы. Миновала Первая мировая война. Разразилась Вторая мировая. Почти все приятели Леото поумирали. Умер Ван Бевер, самый старый его друг, умер Реми Гурмон, с которым из всех современных ему писателей Леото сошелся наиболее близко. Умер Альфред Валетт. Валетт опубликовал первые стихи Леото, уговаривал его заниматься сочинительством, печатал все, что тот писал для «Меркюр де Франс». И хоть порой Валетт распекал его за опоздания и бессовестно долгие отлучки из редакции в обеденное время, он же защищал Леото от нападок противников, одалживал деньги, когда тот оказывался на мели. Интересный это был редактор – все, написанное для его журнала, он читал только после публикации, да и то если возникала необходимость. Сотрудников он подбирал с большим тщанием и позволял им заниматься чем они хотели; не дозволялась одна лишь скука. Валетт сделал «Меркюр де Франс» авторитетным журналом с относительно большим тиражом. Однажды его спросили, не читал ли он некую книгу. «Господи, нет! – ответил он. – Хватит того, что я ее издал». Преемником Валетта на посту главного редактора стал некий Жак Бернар. Как-то утром Леото пришел в редакцию, и ему тут же велели пройти к Бернару. Новый начальник сказал секретарю: «Леото, я решил вас уволить – просто ради удовольствия вас более не видеть. Если нужно – я готов заплатить даже из собственного кармана». Леото, как всегда, не замедлил с ответом: «Ради такого удовольствия я сам готов на жертвы». Он собрал пожитки и ушел из редакции, в которой проработал тридцать три года. Вот так, после стольких лет, его вышвырнули на улицу, и он остался без гроша. Леото было шестьдесят девять лет. Он стал хлопотать о пенсии по старости и получил ее.

После войны Жака Бернара судили за пособничество врагу. Как он, должно быть, нервничал, узнав, что в качестве свидетеля обвинения выступит Леото. Однако Леото дал столь умеренные показания, что Бернара оправдали.

Между прочим, за несколько месяцев до этих событий Леото довелось пережить нечто, чего мало кто из нас, писателей, удостаивается. По радио объявили о его смерти. Новость вызвала огромное количество статей, причем, к изумлению самого Леото, хвалебных. Такого он никак не ожидал.

Немецкую оккупацию он спокойно пережил в Фонтене-оксроз. Ему пришлось померзнуть – угля было не достать. Он даже срубил деревья у себя в садике. Еды тоже не хватало, порой он варил себе на весь день четыре картофелины.